Профессор Квакенбуш соорудил из старого одеяла нечто вроде шалаша, и еще достал огромный вентилятор с бумажными накладками на лопастях, чтобы показывать бурю. Ладно, появляется Элмер Харрингтон Третий, в роли короля Лира, одетый как идиот, с цилиндром на голове. Девушка, которую они назначили играть шута, где-то раздобыла настоящий костюм шута, с длинным колпаком с бубенчиками, и башмаками с изогнутыми носками, вроде тех, что носят арабы. Парень, что играл Тома, нашел себе парик под битла, и подобрал на барахолке какой-то хлам, а лицо размалевал какой-то грязью. Однако они воспринимали все всерьез.
Наверно, из них всех я выглядел приличней всего, хотя Дженни сшила мне костюм из простыни и наволочки, словно пеленки, а еще сшила из скатерти накидку, как у Супермена.
В общем, профессор Квакенбуш запустил свою ветряную машину, и распорядился начать с двенадцатой страницы, где Бедный Том излагает свою печальную повесть.
— Не дадите ли чего Бедному Тому? Нечистая сила его таскала по огню, по пламени, по броду, по омутам, по болотам, по трясинам…
А король Лир говорит:
— И дочери во всем этом виновны? Ты ничего не сохранил, все отдал?
А шут говорит:
— Нет, одеяло сохранил, а то пришлось бы со стыда сгореть.
В общем, вся эта хрень продолжается, а потом шут говорит:
— В такую ночь от холода мы все с ума сойдем.
И здесь этот шут оказался прав.
Как раз в этот момент я должен был войти в шалаш с факелом, который профессор Квакенбуш позаимствовал на театральном факультете. Шут восклицает:
— Смотри-ка! Там какой-то свет маячит!
Профессор Квакенбуш поджег мой фонарь, и я двинулся через комнату в шалаш.
— Это нечистая сила Флибберт-и-Джибберт! — говорит Бедный Том.
— Кто это? — спрашивает король.
А я отвечаю:
— Кто вы такой? Как вас зовут?
Безумец Том говорит, что он просто:
— Бедный Том. Он ест лягушек-квакушек, жаб, головастиков, ящериц полевых и водяных, — и прочую чушь, а мне полагается внезапно узнать короля и сказать:
— В какой компании вы, Государь!
А безумец Том отвечает:
— Ведь князь потемок — тоже дворянин. Модо зовут его и Маху.
Ветряная машина заработала на полную катушку, и мне кажется, что профессор Квакенбуш, когда сооружал клетку, просто не рассчитал, что я ростом шесть футов шесть дюймов, и языки пламени от факела начали лизать крышу.
Ну, Тому полагалось сказать:
— Бедный Том озяб!
Но вместо этого он сказал:
— Осторожнее с огнем!
Я посмотрел в книгу, чтобы найти соответствующую строку, а Элмер Харрингтон Третий тоже мне говорит:
— Осторожнее с факелом, идиот!
А я ему говорю:
— Наконец-то хоть раз в жизни не я идиот, а ТЫ! — и тут внезапно крыша шалаша вспыхнула, и парик безумца Тома тоже.
Кто-то закричал:
— Выключите же эту дурацкую машину! Но было слишком поздно — зал вспыхнул!
Том начал вопить и орать, король Лир схватил свой цилиндр и натянул его на голову Тома, чтобы погасить огонь. Народ начал прыгать, вопить, чертыхаться, а девушка, игравшая шута, впала в истерику, и начала кричать:
— Мы все погибнем!
И некоторое время казалось, что так все и будет.
Я обернулся — черт побери, и моя накидка тоже горела, и тогда я распахнул окно, схватил шутиху поперек туловища и прыгнул вниз. Мы были на втором этаже, и внизу были кусты, зато было как раз время обеда, и по площади слонялись сотни студентов. И тут появляемся мы, в дыму и пламени!
Из открытого окна аудитории вываливались клубы черного дыма, и оттуда внезапно появился профессор Квакенбуш, весь покрытый копотью. Он яростно размахивал руками.
— Гамп, идиот трахнутый, ты просто козел! Ты мне за это заплатишь!
Шутиха каталась по земле и вопила, ломая руки — но на самом-то деле с ней было все в порядке. И тогда я рванул — прямо через площадь, изо всех сил, а горящая накидка развевалась за моими плечами. Так, не останавливаясь, я добежал до самого дома, и когда я ворвался в нашу квартиру, Дженни воскликнула:
— Форрест, ну как? Наверно, это было просто великолепно! — Тут у нее лицо как-то странно переменилось?
— Слушай, кажется, от тебя пахнет паленым! — сказала она.
— Да, длинная история, — ответил я.
В общем, после этого случая я больше не ходил на семинар «Роль идиота в мировой литературе». Но я уже достаточно понял. Зато каждый вечер мы с Дженни играли с «Треснувшими яйцами», а днем занимались любовью, и устраивали вылазки на берег Чарльз-ривер. Это был рай. Дженни написала очень милую песню, «Сделай это быстро и сильно», где у меня была пятиминутная партия на гармонике. Так прошли весна и лето, а потом мы ездили в Нью-Йорк и записали там ленту, а через несколько недель мистер Фиблштейн позвонил и сказал, что скоро будет выпущен альбом. А еще через несколько недель телефон у нас будет разрываться от звонков и на деньги, полученные от мистера Фиблштайна мы купим автобус с постелями и местом для барахла и отправимся в путь.
В этот время случилось нечто важное для меня. Как-то вечером, после первого отделения в клубе, наш барабанщик, Мози, отвел меня в сторонку и тихо так говорит:
— Форрест, ты отличный парень, и хорошо играешь, но мне хочется, чтобы ты попробовал кое-что, отчего ты будешь играть еще лучше.
Я спросил, что это такое, и Мози ответил:
— Вот, — и дал мне маленькую сигарету. Я сказал ему, что не курю, но все равно благодарен ему за заботу, а Мози сказал:
— Это не обычная сигарета, Форрест. В ней есть кое-что, и это поможет тебе расширить горизонты сознания.